Духовная культура средневековой Руси - А. И. Клибанов

Приходское духовенство, как и сами прихожане, отдавали дань и народным верованиям, и христианству в его переосмыслении крестьянином, и внецерковным и внерелигиозным формам народной культуры, наконец, и народному религиозному свободомыслию, выделяясь уровнем грамотности и образованности. Каковы бы ни были нарекания на невежество духовенства, как, например, неоднократно цитируемые в литературе слова новгородского архиепископа Геннадия («нет человека в земле, кто бы избрати на поповство», а «поучився мало азбуки да просятся прочь»[79]) — это не совсем так. В обиходе церкви находился весьма внушительный «минимум» богослужебной литературы, без которой не мог обходиться церковный ритуал. При всей религиозно–церковной ограниченности она — тоже факт культуры. Таковы Служебник, излагавший литургию, Часослов, содержавший молитвы на различные часы суток, Октоих, заключавший молитвы на каждый день недели, Евангелие и Апостол — евангельские и апостольские тексты, читавшиеся в церкви, Псалтирь (Простая,. Следованная, Толковая), Требники, Минеи, Триоди и многие другие богослужебные книги. Конечно, некоторые духовные лица, грамотные и неграмотные, зачастую сводили свои пастырские обязанности к простому обиранию прихожан. Естественно, что отношение населения к такому алчному и порочному духовенству было отрицательным. Но имелись священнослужители и церковнослужители, стремившиеся просветить народ. Не одни богослужебные книги составляли круг их чтения. В среде сельского духовенства дорожили и книгами, заносившимися церковью в запретные индексы. Эти индексы в православной церкви назывались статьями «о книгах истинных и ложных». В одном из ранних индексов (XIV в.) накладывался запрет на «ложные писания» и пояснялось: «Суть же ложныя писания, яко се худыи си номоканунцы (самодеятельные перечни грехов, составлявшиеся рядовым духовенством. — А. К.) у попов по молитвенником, и лживыи молитвы, еже о трясовицах». Век спустя осуждаются «толстые сборники сельские, и худые номоканунцы, и по молитвенником у сельских попов лживые молитвы». В статьях о «книгах истинных и ложных» среди «ложных» книг перечислены многие апокрифические сочинения, пришедшие на Русь преимущественно из Болгарии. Если «сборники сельские» действительно были «толстые», то, вполне вероятно, что в них нашли место и апокрифы. Владельцы сборников как драгоценность передавали их из поколения в поколение: «И держат у себя от отец и прадед, — указывается в одной из статей о «книгах истинных и ложных», — по соборником и по молитвенником еретическое писание, иже повелеша жещи»[80].

В сборник конца XVI в. включено развернутое изложение содержания такого рода сочинений: «О книгах Ветхаго и Новаго Закона, их же не подобает чести правоверным, понеже еретицы написали от своего разума, а не от Святаго Духа… и многые неведущи праваго Божественаго писания в своем неразумии гибнут и держат у собя от отец и прадед по соборником и по молитвеником еретическое писание, иже повелеша жещи, иже отводят от Бога и приводят бесом в пагубу… Второе идоловерие ее от еретик насеано на пагубу душам. Иже кто имет еретическое писание у собя держати и волхованию их веровати со всеми еретики да будут прокляти, а книги те на темени их сожещи. Творци быша еретическим книгам в болгарской земли поп Еремеи да поп Богумил…»[81]

Среди низших слоев духовенства были ревнители христианства, каким они его понимали, убежденные в том, что проповедь их просвещает умы и души населения. Для своего времени они не были не правы. Воспользуемся возможностью, редкой, как уже отмечалось, услышать «живой» голос представителей социальных низов в церкви — чтецов, певчих, пономарей — выступивших против монополии духовенства на «учение книжное». Это упоминавшееся уже «Слово о лживых учителях» (рубеж XIII‑XIV в.). В нем обличается продажность духовенства, обман ими верующих, пренебрежение проповедью. Такие духовные лица прямо называются «бесами» и «еретиками». Возникает ассоциация между «Словом» и «Поучением», поскольку и в нем верующая среда объявляет себя ответственной за благочиние и добропорядочность духовенства. Различие между «Поучением» и «Словом о лживых учителях» (не исключено, что сочинения эти по времени синхронны) в том, что первое по тону примирительно, а второе — памфлетично и публицистично. Права на проповедь требуют те, «иже не имуть ни ерейства ни дияконьства, но певци или четци суть». Более того, если книжному учению не учат те, кому оно доверено, то «аще добре научить и простый — и то добро»[82]. Это «Слово» не ересь — оно христианское, правда, протолкованное духовно, а не формально. И все же это было крамольное в глазах церкви «Слово»: «певци», «четци» и даже «простые» требуют права на то, чтобы учить народ. «Учительство» не привилегия духовного сословия, а долг всех, обладающих даром «святого духа». Добавим еще, что «Слово» не считает храм единственным местом, предназначенным для проповеди. Проповедь уместна везде и пред всеми — постольку и храм может быть местом проповеди. Среда, громко и недвусмысленно заявившая о себе в «Слове», находившаяся в постоянном общении с прихожанами, грамотная и образованная, имевшая в обращении «толстые сборники сельские», да и сама способная к идейному творчеству («Слово о лживых учителях»), была одним из самых деятельных субъектов духовно–культурного развития. Поэтому, коща в 70–х гг. XV в. новгородский архиепископ Геннадий в числе зачинщиков ереси «жидовствующих» называл не только городских, но и сельских священников, он лишь отдавал должное фактам («Да та прелесть здесе распростерлася не токмо в градех, но и по селом. А все то от попов, которыа еретики ставили в попы»[83]). Между «Словом» рубежа XIII‑XIV вв., «сборниками» сельских попов, попавшими в запретные индексы XIV, XV и XVI в., и посланием Геннадия 1478 г. прослеживается сквозная линия развития духовной культуры социальных низов, выдвинувших своих «интеллектуалов» — рядовое духовенство и причт.

§ 3. ПОКАЯННЫЕ КНИГИ

Из всей совокупности источников, свидетельствующих о духовной жизни прихожан, один отличается наибольшей информативностью. Это так называемые епитимейники и поновления, служившие исповеди. Их уместно назвать Покаянными книгами — по аналогии с пенитенциалиями в католической церкви. В свое время значительная часть Покаянных книг XIV‑XVII вв. была опубликована и изучена в качестве памятников церковного права А. С. Павловым, А. Алмазовым[84] и С. Смирновым[85].

Эти исследователи отдавали себе ясный отчет в значении Покаянных книг для изучения быта, нравов, культуры населения. Однако при обращении к этим книгам их интересовали другие аспекты. Труды ученых посвящены вопросам соотношения Покаянных книг и каноническим правом православной церкви. Эти авторы не только опубликовали множество драгоценных источников, но и высказали тонкие наблюдения и размышления о времени их составления, истории их текстов, бытовании в среде духовенства. Из того, что исследования названных авторов замкнули каноническое право в сферу исключительно церковных интересов и писали о нем с ортодоксально–православных позиций, не следует делать негативных выводов. Насколько плодотворным может быть изучение канонического права для политической и культурной истории Руси, показал Я. Н. Щапов в своих работах «Княжеские уставы и церковь в Древней Руси XI‑XV вв.» и «Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в X‑XIII вв.»[86]. Как источник по истории народной культуры Покаянные книги XIV‑XVII вв. привлекаются Я. Щаповым впервые.

В чем особенности и значение Покаянных книг? Из всех известных письменных источников, служащих характеристике Духовной культуры народа XIV‑XVII вв., они — самый массовый. До 150 из них опубликовано. В Покаянных книгах обозначены грехи, в которых верующему надлежало каяться своему исповеднику. Содержание их было довольно устойчивым, но варьировалось в зависимости от категорий верующих. Это источник не только массовый, но и всеобщий, ибо исповедь была обязательной для всех. Исповедь считалась тайной, следовательно, претендовала на то, чтобы исповедуемые раскрывали сокровенные мотивы своих поступков, поведения, деятельности, мыслей. Правда, в этом диалоге нам дано услышать только одну сторону — исповедника с епитимейником в руках. Но исповедь требовала наличия взаимопонимания сторон и наибольшей степени приближения к реальной личности исповедуемого. Такому взаимопониманию должны были помочь поновления (в католической церкви поновлений не было). В поновлениях перечислялись в основном грехи, записанные в епитимейниках. Особенностью поновлений было то, что они давались исповедуемому до исповеди и знакомили его заранее со списком грехов, в которых ему предстояло признаться. Список грехов, входивший в поновления, не стеснял полноту и свободу признаний исповедуемого, не ограничивал его обозначенным перечнем. Поновления предоставляли верующему возможность заблаговременно сосредоточиться на своих поступках, мыслях, чувствах, явиться на исповедь подготовленным, были своего рода самоисповедью. Практика поновлений, по–видимому, не оставалась безрезультатной, о чем свидетельствует то, что распространена она была широко и держалась долго. Мы располагаем лишь одним фактом, показывающим, как именно преломлялось поновление в сознании исповедуемого. А поскольку живой факт красноречивей суждений о нем, то мы и приведем запись одного инока, сделанного им в тексте поновления XVII в.: «…и во много бесчисленных гресех в забвение прихожу, сего ради своею многогрешную рукою вописах вся злая дела моя, яж помыслих и яже глаголах, иже волею моею сотворих и неволею, яж помню и еже не помню, иже исперва сотвори, отнележе крещен есмь дажде и до сего дне и часа»[87].